Джеймс Кервуд - Черный охотник [авторский сборнник]
В глубоком безмолвии они ждали, прислушиваясь к биению сердец. Луч света заглянул в расщелину между скалами, но не достиг углубления, в котором они притаились. Собака вздохнула и растянулась на земле, не спуская глаз с луча, но не шевеля ни одним мускулом. Дрожь пробежала по телу Туанетты, но тем не менее она прошептала:
— Я нисколько не боюсь.
Она услышала, как Джимс завозился со своим топориком, который он положил возле себя на камень. А потом вдруг раздался такой звук, точно кто-то снаружи осторожно выстукивал скалу палкой. К этому звуку прибавилось еще много таких же, и Джимс понял, что над головою снуют во все стороны ноги в мокасинах. К шагам присоединились также человеческие голоса, которые вдруг стали громче, и в них слышалось волнение. Туанетта тоже поняла, что происходило наверху, в нескольких шагах от них. Краснокожие обнаружили следы, оставленные Джимсом, на что последний и надеялся, и принялись обшаривать каждый уголок на кургане. Она устремила взор на трещинку в скале, через которую проникал луч света; время от времени чье-нибудь тело на мгновение затмевало свет. Шаги приближались, снова удалялись, голоса затихли, и наступило безмолвие, невыносимая тишина для напряженных нервов Туанетты. Опасность, которой нельзя было ни видеть, ни слышать, была тем страшнее, и каждую секунду девушка начинала уже думать, что вот-вот сейчас заползет в пещеру страшное чудовище и уставится на нее пылающими глазами.
Это чувство безотчетного ужаса пришло на смену страху и вызывало непреодолимое желание закричать. Она слышала голос Джимса, что-то шептавшего ей, но не в состоянии была уяснить себе смысл его слов, так как весь ее разум напряженно боролся с тем, что она считала трусостью.
Прошло не более пятнадцати минут этого напряженного безмолвия, но каждая секунда казалась вечностью. А потом снова послышались голоса, все громче и взволнованнее, и, наконец, раздался громкий крик, изданный, очевидно, тем из дикарей, который нашел в траве стрелу. Когда Туанетта решилась поднять голову, на каменной гряде не оставалось больше никого, кроме нее, Джимса и собаки.
— Они, вероятно, решили, что мы ушли в долину, — прошептал Джимс.
Туанетта предостерегающим жестом прикоснулась к нему, и в то же мгновение юноша услышал звук, который она первая различила. Кто-то находился возле самых скал, под которыми они укрывались. И не один человек, а двое. Они говорили тихо, но голоса доносились отчетливо, и они находились в такой близости от беглецов, что своими телами затмили луч света, пробивавшийся через трещину в одной из скал. К великому удивлению своему, Джимс услышал не язык могауков, а тот, которому учил его дядя Эпсиба. Он готов был поклясться, что не кто иной, как могауки, прошли мимо фермы Люссана с белыми пленными, а это между тем были сенеки. Юноша затрепетал всем телом. Могауков он ненавидел, так как они были «красной чумой» всей пограничной линии и топорики их не знали пощады, — сенеков же он вдвойне боялся. Первые были кровожадными волками дебрей, последние — лисицами и пантерами. Первые действовали исподтишка, из-за угла, последние — точно молния, быстро проносящаяся мимо. Ему, возможно, удалось бы одурачить могаука, но сенеки были слишком мудры, чтобы дать себя провести.
Кровь остановилась у него жилах, в то время как он прислушивался к голосам. Один утверждал, что стрела — лишь хитрый трюк и беглецы находятся где-либо неподалеку. Второй настаивал на том, что большой курган не был тщательно обыскан, и он отправился туда, чтобы обнаружить какие-нибудь доказательства своей правоты. Первый из споривших остался, но ни Туанетта, ни Джимс не слышали ни одного его движения. Девушка даже подумала, что краснокожий приложился ухом к одной из скал и прислушивается, надеясь уловить биение их сердец, или же, напрягая зрение, всматривается в пещеру через трещину в скале.
Прошла целая вечность, прежде чем снаружи послышалось легкое движение, а потом скрежет металла: индеец, очевидно, прислонил свое ружье к камню. Джимс затаил дыхание, чтобы не пропустить ни звука.
Краснокожий заглянул в пещеру. Послышалось легкое ворчание, сенека растянулся на животе, должно быть сам себя упрекая за свою глупость, заставившую его копошиться на земле. Не иначе, как он сейчас встанет и уйдет… Прошла секунда, две… три… десять: Туанетта перестала дышать. Потеха тоже затаила дыхание, угадывая смертельную опасность, и как бы приготовилась к прыжку. Безмолвие превратилось в нечто осязаемое, точно насыщенное угрозой смерти.
Наконец послышался легкий звук, такой слабый, что его могла бы произвести прядь волос Туанетты, упавшая с ее плеча на руку Джимса. Индеец просунул голову. Он прислушался, затем втянул воздух, потом стал продвигаться вперед, точно хорек, преследующий добычу. Сомнения быть не могло. Он знал, что кто-то скрывается под скалою, и со смелостью, свойственной только сенекам, шел один навстречу опасности, зная, что его может ждать смерть.
По всей вероятности, он был более крупных размеров, чем Джимс, так как каждый дюйм давался ему с трудом, а топорик производил звонкий шорох, касаясь камня. Правда, он теперь свободнее дышал, так как пришел, по-видимому, к убеждению, что может столкнуться лишь с каким-либо животным.
Джимс осторожно высвободился из рук Туанетты, прижавшейся к нему, и приготовился действовать. Их глаза несколько свыклись с мраком, и девушка видела, что он готов встретить смертельную опасность и вступить в борьбу, исход которой будет означать для них обоих жизнь или смерть. Как только голова сенеки покажется в пещере, Джимс размозжит ее. Она видела топорик, занесенный для удара. Дикарь не успеет издать ни крика, ни даже стона. Послышится лишь отвратительный хруст…
Индеец теперь уже легче полз вперед, так как проход стал шире. Время от времени он издавал какой-то звук, свидетельствовавший о том, что он доволен собой. Он был твердо уверен, что ему достанется жирный барсук, ибо собака и барсук издают один и тот же запах. И он несомненно сам понимал, какую забавную картину представляет сейчас: воин, раскрашенный в боевые краски, с боевыми перьями на голове ползет в нору барсука!
Сперва показались перья, потом длинный черный хохолок, затем голая голова и, наконец, могучие плечи. Джимс призвал на помощь все свои силы и еще крепче зажал рукоятку топорика. Он почти закрыл глаза от ужаса, столь отвратительным казалось ему то, что он собирался сделать. Это нельзя было назвать борьбой — это было лишь хладнокровное кровопролитие.
Сенека повернул голову и слегка приподнял ее. Его глаза, привыкшие видеть ночью, хорошо различали внутренность пещеры. Он увидел белое лицо, высоко занесенный топорик, таивший в себе смерть, и ждал, точно застыв от неожиданности. Ни один звук не сорвался с его уст. Он понимал, что все его лесные боги не в состоянии будут теперь помочь ему. Глаза его пылали огнем. Он перестал дышать. Чувствуя смертельную опасность, нависшую над ним, он, тем не менее, не испытывал страха, а был лишь изумлен тем, что попался в ловушку.
